Здоровая душа означает здоровый дух в здоровом теле.
Штейн/Мака. Мака заходит к Штейну в сочельник, когда у него случается срыв. Остаться на всю ночь.
-
-
11.11.2013 в 17:26Самое тяжелое в такие моменты – не бояться. Не дрожать хотя бы мысленно, не выдавать ужас от непонимания ситуации… В глаза смотреть по минимуму – потому что профессор врач, и сразу определит, что ты его боишься, до полусмерти боишься. Особенно когда он в таком состоянии.
Когда Мака пришла к нему, комната уже была перевернута полностью: папа как-то обмолвился, что профессору не свойственны приступы буйства, но, глядя на разорванные конспекты, разбитые пробирки и поломанные вещи, Мака понимала, что папа опять ошибался. Она нашла профессора за шкафом, уткнувшимся головой в угол; предчувствуя приступ, он сам себе связал руки, но они всё равно оказались порезанными и разбитыми в кровь, а из раны торчали скальпели, спицы и прочие режущие предметы… И как только это ему удалось, со связанными-то руками!
- А, это ты, - отозвался профессор, когда Мака осторожно села рядом с ним. – Девочка, которую было бы интересно порезать. Точно, я тебя ещё пока помню.
- Это хорошо, профессор, - неуверенно ответила Мака; она не знала, как себя сейчас вести и что делать. Вот был бы профессор хотя бы её ровесником!... Она бы смогла настоять на своём и перевязать раны. Или даже, может быть, заштопать отваливающиеся части тела. А что? Могла бы… Но он взрослый, и к тому же довольно странный взрослый, не такой, как её отец, а что с такими делать и как себя следовало бы вести, Мака не знала…
В любом случае, девочка осознавала, что никуда она не уйдёт в эту ночь. Соул, конечно, наверняка будет о ней беспокоиться… Хрона забьется куда-нибудь под стол в ожидании дорогой подруги… Блэк Стар соберёт отряд на поиски… И за всем этим Мака пропустит рождественскую вечеринку.
Эх.
Но бросать профессора в таком состоянии она не имела никакого права. Наверное, скоро должна придти Мария, или Сид… чёрт, Мария же уехала домой на каникулы, а Сид всю ночь будет на вечеринке, присматривать за молодежью. Ох.
Значит, вся ответственность за профессора теперь лежала на ней, и Маку это пугало. Очень пугало.
- Позвольте, я перевяжу Ваши раны, - негромко произнесла она, собирая силу воли в кулак («я должна это сделать, обязана, я должна-должна-должна…»).
Профессор издал нервный смешок, и его взгляд столкнулся со взглядом Маки – впервые за всё это время. Липкое чувство страха обхватило внутренности девочки и не отпускало; Маке многое приходилось видеть, но таких безумных и страшных глаз она не помнила даже у медузы – у самой Медузы!
Как это страшно. До помутнения рассудка страшно.
И профессор почувствовал это – то ли по дыханию души Маки, то ли по расширенным зрачкам её глаз; он рассмеялся, откинулся назад и встал на голову. И произнёс небрежно:
- Валяй. Если получится.
Они не дрались, нет, хотя профессор мог бы легко справиться с ней, особенно в таком состоянии: Мака одна, без Оружия, и она, хоть и ловкая, но слишком растерянная и испуганная, чтобы предоставить должный отпор своему учителю… Нет, это не была драка, скорее игра в догонялки – когда, с одной стороны, пытаешься поймать увёртливого психопата, а с другой – стараешься не быть пойманной самой. Руки, конечно, у профессора связаны, но ведь себя же он как-то умудрился порезать… а уж с такой мелкой девчонкой и вовсе проблем не встанет.
И вообще это какой-то балет. Изнурительный, издевательский, с раздражающим безумным хихиканьем профессора и отчаянной растерянностью Маки, готовой вот-вот заплакать от собственной неудачливости. Самый глупый способ провести Сочельник: бегать за собственным учителем по разоренному кабинету, не имея возможности позвать на помощь кого-нибудь из взрослых.
А ещё очень страшно – ну, это опционально. Не может быть не страшно в ситуации, когда из тебя вот-вот сделают препарированный шашлык.
Хм. Хотя это идея.
Во время очередного из пробегов Мака двинулась вперёд плечом, и лезвие скальпеля с хлюпаньем вошло в мясо – ай, как больно!!! Даже больнее, чем традиционные сломанные кости по всему телу: к ним-то хотя бы Мака привыкла, а вот ножами её резали нечасто. Но зато она смогла наконец приблизиться к профессору и опрокинуть его на пол, вместе со стулом. Она крепко, насколько позволяли её силы, держала профессора за руки, и тяжело дышала, умоляя про себя мироздание (или Шинигами, или кого ещё), чтобы учитель не получил из-за неё сотрясение мозга… Рана в плече – это, конечно, плохо, но профессор просто был не в себе; а вот пропущенные занятия – это серьезно. Очень, очень серьезно. Даже страшно представить, как на неё потом будет смотреть Окс – ну, если вся эта история всплывет на поверхность…
Но, кажется, обошлось. Профессор не пришёл в себя, но его взгляд стал менее блуждающим и рассеянным, а улыбка – не такой широкой. Мака нависала над ним, растрёпанная, раскрасневшаяся, тяжело дышащая, и не сразу осознала, что один глаз профессора смотрит на торчащий из плеча скальпель (как же больно-то, крови, наверное, столько потеряла, и держать его при этом очень сложно), а другой – на обнаженные в неглубоком вырезе платья острые ключицы.
- Я Вас перевяжу, - Мака зло выплюнула эти слова прямо в лицо «поверженного» профессора. Она достаточно сильно разозлилась, чтобы потерять присущую ей растерянность и неуверенность в правильности своего поведения… как, впрочем, и здравомыслие: только после этих слов Мака поняла, что не знает, где профессор хранит бинты.
Чёрт возьми. Какая же она дура.
- Попозже, - сконфуженно произнесла она.
- Эх, Мака, Мака, - наконец заговорил профессор Штейн, и румянец растёкся по щекам Маки ещё сильнее, чем прежде. – Ты ведь всегда считала себя здравомыслящей девочкой, да? Смотри же, ты вся испачкана собственной кровью. В бою ты б непременно проиграла… - Тут его голос стал значительно серьезнее, а взгляд сосредоточеннее. – Слезай давай, я знаю, где бинты.
Мака покорно сползла на пол, мысленно сгорая со стыда: в любой другой ситуации она непременно начала бы спорить с профессором, доказывать его неправоту и, напротив, подтверждать правильность своих действий… Но сейчас, вероятно, сказывалась невыносимая боль в плече, и то, что она, начав драку, не подумала, что будет делать затем…
И в итоге это не она помогает ему, безумцу, испытывающему невероятную боль в такой волшебный сказочный день. Это он, превозмогая приступ, сидит и бинтует ей раненое плечо, готовый вот-вот сорваться и разорвать её на сотню ошметков.
Но старается же. Превозмогает.
А она?... да что она. Вообразила, что профессору нужна нянька, смешно. Да он уже почти научился справляться со своими приступами, уж всяко лучше, чем она.
Бестолочь.
Поэтому она так настойчиво отворачивала голову, старалась, чтобы профессор, не дай бог, не увидел её лицо – раскрасневшееся, как помидор, и виноватое, как у нагадившего на ковёр щенка. Идиотка. И кто только просил тебя влезать…
Внезапно голова профессор уткнулась в раненое плечо девочки, и та чуть не взвизгнула от боли; но молодец, сдержалась. Даже умудрилась больной рукой поддержать едва стоявшего на ногах профессора. Больно, но терпимо, особенно когда вспоминаешь, что профессор вообще-то куда больше крови потерял, и то не раскисает.
- Потерпите, - сказала она, усаживая его на парту, прямо на разорванные конспекты. Выхватывает из рук не домотанный бинт, отрывает его и деловито снимает самостоятельно сшитый Штейном халат, ставшим тяжелым от крови. А тот и не вырывается: то ли сил уже нет, то ли припадок перешел в состояние ремиссии.
- Зачем ты носишься, - заговорил он, - все это бесполезно, ну. Ты старательная девочка, Мака, но надо остановиться имитировать бурную деятельность…
- Вот ещё что за глупости, - проворчала уязвленная Мака. – Вы ж так до утра не доживёте, профессор. Не могу я Вас так бросить.
- Да что ты. – И рассеянный взгляд, бессмысленно окидывающий всю комнату. – Зато понятно, чем вы так похожи с Блэк Старом. Впрочем, и он не совершает бессмысленных действий ради того, чтобы их совершить…
- Вовсе не так!
От спокойного и уже почти здорового взгляда серых глаз профессора Штейна Маку выносило ничуть не хуже, чем от нервного хихиканья да вращающихся зрачков ранее. Разумеется, он уже был почти здоров… почти. За тем исключением, что говорил он по-прежнему не как обычно – слишком хриплый голос, неумелое интонирование, в котором профессор, по сути, и не нуждался… и эти слова. Ужасные, обидные и очень несправедливые слова. Она ведь совсем не такая, ну! И почему бы просто не сказать спасибо за то, что она делает!
Наверное, потому, что он всё ещё не в порядке. А, значит, она точно должна быть сейчас рядом с ним.
- Вовсе не так, - повторила она, уже более тихим и спокойным голосом. – И вообще я пришла Вас поздравить с праздником. И чай поставить, если Вы не против.
Кажется, так Мария заботилась о нём. Заваривала чай, находилась рядом и…
- О, ради всего святого, только не чай.
Что ж, значит, идея вести себя так, как Мария, оказалось провальной. И это значит, что надо бы поискать другие варианты поведения….
- Хорошо, извините.
В конце концов, она всегда может просто побыть рядом с ним, пока ему плохо. Правда же? Просто побыть рядом с ним, без чая и прочих проявлений материнской заботы. Кажется, ему именно это сейчас необходимо, а не чай, какая же Мака глупая, не догадалась об этом…
В конце концов, у них впереди ещё целая ночь. Длинная зимняя ночь, почти без света и других людей. И у них ещё будет время поговорить, а у Маки – привести профессора в порядок.
Ведь это, должно быть, невыносимо тяжело – сходить с ума в одиночестве во время праздника, особенно такого светлого и чистого.
-
-
13.11.2013 в 02:01Характерный лабораторный запах мешался с запахом анатомички, тоже свойственном всему, с чем тесно соприкасался профессор Штейн, но не настолько же сильно… У Маки по хребту немедленно забегали мурашки. Из-за этого запаха ей всегда было неуютно на уроках Штейна, несмотря на все то интересное, что он рассказывал. Хорошо, что она не успела ничего съесть на вечеринке. К стенам пришпилены беспорядочно, будто рукой трёхлетнего, исчерченные листки, а ещё на них тёмные липкие пятна. Мака, стараясь не дрожать, аккуратно поставила тарелочку с куском пирога на стол при входе и пошла на звук булькающий звук хохота-рыданий…
Зрелище было прекрасное. Влажный блеск и тонкость линий. Грудная клетка, раскрылась как цветок, и из этой клетки готова была вылететь осклизло-синя птичка-желудок. И вокруг – как много смысла. Так гораздо удобнее, чем буквами. Что выразит эмоции лучше, чем мимические мышцы? Штейн поправил малую скуловую мышцу справа от блокнота и хихикнул.
Вдруг он сообразил, что шаги за спиной на этот раз не галлюцинация, и обернулся. Там стояла… ммм… такая необычная, заслуживающая особенно тщательного анатомирования… Мака. Да, он помнит. Она выглядела… странно. Что-то необычное. А, он видит её ключицы! Какие тонкие, интересно, сколько силы нужно, чтоб их сломать? «Проверь же, - прошептала ему в ухо Медуза, скользя змеино-гибкими ладонями по груди Штейна под халатом. – Знание истинного учёного должно покоиться на эксперименте… и любопытство должно быть удовлетворено». Штейн знал, что Медуза ему только кажется (он с силой воткнул хирургический зонд себе в ладонь, на память), но в её словах был резон.
-Мака, здравствуй… Что привело мою лучшую ученицу… дорогую доченьку моего сэмпая… в это мрачное место в такую ночь? Хочешь бесплатную аутопсию? – промурлыкал он, улыбаясь ещё шире.
Мака не знала, что сказать. Позвать его на рождественскую вечеринку, в таком-то состоянии? Попросить прийти в себя, бороться с заразой Кишина, не быть таким? Предложить пирог? Или нужно не говорить, а бежать?
Прежде, чем она на что-то решилась, Штейн раскрутился в кресле, и носок его ботинка врезался Маке в солнечное сплетение.
Кажется, на мгновение она отключилась от боли. Удар – и вот Мака уже на полу, в липкой луже, натекшей с прозекторского стола, отчаянно пытается вздохнуть. Маленькое черное платье, которое она едва решилась надеть к рождественскому балу, теперь безнадёжно испорчено. И человек, которым она восхищалась, человек, которого она едва ли смогла бы победить даже на пару с Соулом, собирался её убить. Это было до слёз обидно и страшно до истерических воплей.
В животе что-то болезненно пульсировало, набухало. Место удара, и тот самый вопль ужаса, и рёв от незаслуженной обиды, и гнев на себя, такую слабую, бесполезную и тупую, и ещё другой страх – что профессор правда это сделает, и потом всю жизнь будет себя винить, а все потому, что она… Набухло. Прорвалось.
Мака встала на четвереньки, скользя в бордовой луже. Она ритмично всхлипывала, всё чаще и громче. Со второго раза встала на колени. Медленно поднялась, разогнулась. Всхлипы превратились в хихиканье, в безудержный, свободный от страха и переполненный им смех-рыдание. Губы Маки растянулись в улыбке так резко, что по подбородку побежала алая струйка.
Она не глядя пошарила за спиной, ухватила пилу для костей. Не коса, конечно. Но уж с этим-то типом она справится – нужно только пару ниток перерезать, и он сам развалится. Она же Мака Албан, она все может, если постарается. Всё.
Взгляды ученицы и учителя встретились, и их улыбки стали шире. Ночь была ещё молода, и вечеринка только начиналась…